Воин, воин, и менестрель.
Насыщаясь сухими дровами,
В очаге заплясало пламя.
В углу полотном ненужным
Свернуто старое знамя.
Сверху походкой тяжелой
Постоялец усталый спустился.
И, трубку достав, из кармана,
У очага примостился.
Я напротив сидел с лютней верной,
И разучивал новую песню.
Постоялец меня смерил взглядом
И буркнул под нос: «Интересно…
Ты, менестрель, безоружен,
И клинка твои руки не знают.
Защищаешься как ты, бродяга,
Когда на тебя нападают?»
И в камине зажег он лучинку,
Раскурил свою старую трубку,
На клинка рукоятку витую
Положив свою крепкую руку.
Я же тронул звенящие струны
И в ответ улыбнулся невольно:
«А зачем мне клинок, ваша милость?
Ведь с меня одной лютни довольно.»
«Что? Оружие – лютня? Забавно.
Ты меня насмешил, бард, ответом…»
«Вы, милорд, понапрасну смеетесь.
Убедитесь, при случае, в этом.»
Он хотел, было, что-то ответить,
Но тут дверь, тихо скрипнув открылась.
Рыцарь грозный стоял на пороге.
И милорда лицо омрачилось.
«Я пришел, - тихо молвил вошедший, -
За тобой, храбрый воин усталый.»
Но тут он меня заприметил,
И в лице его злобы не стало.
«Ты забыл меня, верно, бродяга?
А вот я тебя помню… Послушай!
Как забыть тебя, бард златострунный,
Ведь ты спас мое тело и душу.»
Я смотрел на него с удивленьем,
И в ответ лишь пожал я плечами.
«Ты забыл, я опасно был ранен,
Ты сидел у постели ночами.
И баллады пел без перерыва,
Пел о жизни, любви и надежде…
Я, от страшной оправившись раны,
Не остался таким же, как прежде.
Отказался от мысли о мести,
Кровь за кровь проливать не желая…
И теперь я уйду, слышишь, бард мой,
Жизни лорда не забирая.»
Речь закончив, он вышел из зала.
Дверь, тихонечко скрипнув, закрылась.
Я прикидывал, что это было –
Наяву или, может, приснилось…
А милорд выбил старую трубку,
Посмотрел на меня и промолвил:
«Я был несправедлив к твоей лютне,
Но теперь я урок твой запомнил.»
И, поднявшись, он мне улыбнулся,
В руки взял позабытое знамя.
И сказал: «Что бы делали воины, Если б не было бардов меж нами…
| 
